Неточные совпадения
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе,
лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову
на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами
на воду. О чем он думал?
Клим разделся, прошел
на огонь в неприбранную комнату; там
на столе горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая
воду из-под крышки и обливаясь ею, стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки,
лежала раскрытая книга.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед.
Лежа на животе, он смотрел, как
вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Попик плыл вокруг колоколов, распевая ясным тенорком, и кропил медь святой
водой; три связки толстых веревок
лежали на земле, поп запнулся за одну из них, сердито взмахнул кропилом и обрызгал веревки радужным бисером.
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели
на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин
лежал и слушал перебой двух голосов. Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела
вода, изливаясь из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
Придерживая очки, Самгин взглянул в щель и почувствовал, что он как бы падает в неограниченный сумрак, где взвешено плоское, правильно круглое пятно мутного света. Он не сразу понял, что свет отражается
на поверхности
воды, налитой в чан, —
вода наполняла его в уровень с краями, свет
лежал на ней широким кольцом; другое, более узкое, менее яркое кольцо
лежало на полу, черном, как земля. В центре кольца
на воде, — точно углубление в ней, — бесформенная тень, и тоже трудно было понять, откуда она?
Оформилась она не скоро, в один из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим
лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка
на пол равномерно падали тяжелые капли
воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Полдень знойный;
на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни
вода не шелохнутся; над деревней и полем
лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть
лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой
воды и едва пришли в себя. Несмотря
на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса с подветренной стороны, как фрегат,
лежа боком
на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в час.
Казалось, все страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и
воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность
лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
Лодки эти превосходны в морском отношении:
на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне с линией
воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец
лежит и беззаботно смотрит вокруг.
На этих больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы. От Шанхая они ходят в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
Как ни привыкнешь к морю, а всякий раз, как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые. То снится, что
лежишь на окне каюты,
на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок судна поднялся сажени
на три от
воды; то видишь в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Там
лежали, частью в
воде, частью
на берегу, громады камней, некогда сброшенных с горных вершин.
Два его товарища,
лежа в своей лодке, нисколько не смущались тем, что она черпала, во время шквала, и кормой, и носом; один лениво выливал
воду ковшом, а другой еще ленивее смотрел
на это.
Направо, у крепости, растет мелкая трава; там бегают с криком ребятишки; в тени
лежат буйволы, с ужаснейшими, закинутыми
на спину рогами, или стоят по горло в
воде.
Паруса надулись так, что шлюпка одним бортом
лежала совершенно
на воде; нельзя было сидеть в катере, не держась за противоположный борт.
—
На стол положили… сами… вон они
лежат. Забыли? Подлинно деньги у вас точно сор аль
вода. Вот ваши пистолеты. Странно, в шестом часу давеча заложил их за десять рублей, а теперь эвона у вас, тысяч-то. Две или три небось?
Картина, которую я увидел, была необычайно красива.
На востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца море
лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От реки поднимался легкий туман. Испуганная моими шагами, стая уток с шумом снялась с
воды и с криком полетела куда-то в сторону, за болото.
Олень
лежал как раз у места их соединения в
воде, и только плечо, шея и голова его были
на камнях.
На больших реках буреломный лес уносится
водой, в малых же речках он остается
лежать там, где упал.
Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей.
На восточном горизонте темной полосой все еще
лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не мог уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться
на правый берег реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому что ниже в реке
воды будет больше и переправа труднее.
Итак, я
лежал под кустиком в стороне и поглядывал
на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя
на коленях, тыкал щепкой в закипавшую
воду. Федя
лежал, опершись
на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
— Философ, натурально, не взял; но русский будто бы все-таки положил у банкира деньги
на его имя и написал ему так: «Деньгами распоряжайтесь, как хотите, хоть, бросьте в
воду, а мне их уже не можете возвратить, меня вы не отыщете», — и будто б эти деньги так и теперь
лежат у банкира.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил
на свежую
воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая
лежит у попа
на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
Эти партии бродят по совершенно не исследованной местности,
на которую никогда еще не ступала нога топографа; места отыскивают, но неизвестно, как высоко
лежат они над уровнем моря, какая тут почва, какая
вода и проч.; о пригодности их к заселению и сельскохозяйственной культуре администрация может судить только гадательно, и потому обыкновенно ставится окончательное решение в пользу того или другого места прямо наудачу,
на авось, и при этом не спрашивают мнения ни у врача, ни у топографа, которого
на Сахалине нет, а землемер является
на новое место, когда уже земля раскорчевана и
на ней живут.
Из числа десятка убитых мною три были застрелены плавающие, две — бегающие по густой шмаре и одна — стоявшая
на деревянной плахе, которая
лежала в болотной
воде; четыре убиты в лет из-под собаки, и в том числе две необыкновенным образом.
Я стреливал гусей во всякое время: дожидаясь их прилета в поле, притаясь в самом еще не вымятом хлебе, подстерегая их
на перелете в поля или с полей, дожидаясь
на ночлеге, где за наступившею уже темнотою гуси не увидят охотника, если он просто
лежит на земле, и, наконец, подъезжая
на лодке к спящим
на берегу гусям, ибо по
воде подплыть так тихо, что и сторожевой гусь не услышит приближающейся в ночном тумане лодки.
На песке, около самой
воды,
лежали оба лося и в предсмертных судорогах двигали еще ногами. Один из них подымал голову. Крылов выстрелил в него и тем положил конец его мучениям. Когда я подошел к животным, жизнь оставила их. Это были две самки; одна постарше, другая — молодая. Удачная охота
на лосей принудила нас остановиться
на бивак раньше времени.
Шагах в полутораста от камней,
на прибрежной гальке, у самого края
воды лежала какая-то большая темная масса.
Посреди сеней, между двух окон, стояла Женни, одетая в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник сидел хомутом
на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади
на довольно полной юбке платья. В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее,
на доске, закрывавшей кадку с
водою,
лежала шпага.
У мужиков
на полу
лежали два войлока, по одной засаленной подушке в набойчатых наволочках, синий глиняный кувшин с
водою, деревянная чашка, две ложки и мешочек с хлебом; у Андрея же Тихоновича в покое не было совсем ничего, кроме пузыречка с чернилами, засохшего гусиного пера и трех или четырех четвертушек измаранной бумаги. Бумага, чернила и перья скрывались
на полу в одном уголке, а Андрей Тихонович ночлеговал, сворачиваясь
на окне, без всякой подстилки и без всякого возглавия.
Он не похож был
на наше описание раннею весною, когда вся пойма покрывалась мутными
водами разлива; он иначе смотрел после Петрова дня, когда по пойме
лежали густые ряды буйного сена; иначе еще позже, когда по убранному лугу раздавались то тихое ржание сосуночка, то неистово-страстный храп спутанного жеребца и детский крик малолетнего табунщика.
Я видел, как приходили крестьянки с ведрами, оттыкали деревянный гвоздь, находившийся в конце колоды, подставляли ведро под струю
воды, которая била дугой, потому что нижний конец колоды
лежал высоко от земли,
на больших каменных плитах (бока оврага состояли все из дикого плитняка).
Потом мы поднялись
на довольно крутой пригорок,
на ровной поверхности которого стояло несколько новых и старых недостроенных изб; налево виднелись длинная полоса
воды, озеро Киишки и противоположный берег, довольно возвышенный, а прямо против нас
лежала разбросанная большая татарская деревня так называемых «мещеряков».
Ваше сиятельство! куда вы попали? что вы сделали? какое тайное преступление
лежит на совести вашей, что какой-то Трясучкин, гадкий, оборванный, Трясучкин осмеливается взвешивать ваши девственные прелести и предпочитать им — о, ужас! — место станового пристава? Embourbèe! embourbèe! [запуталась! погрязла! (франц.)] Все
воды реки Крутогорки не смоют того пятна, которое неизгладимо легло
на вашу особу!
Ба! да ведь я вчера купаться ходил! — восклицает Альфред и приходит к заключению, что, покуда он был в
воде, а белье
лежало на берегу реки, могла пролететь птица небесная и
на лету сделать сюрприз.
Отдавши, уехала
на другие
воды, где опять встретила точь-в-точь такого же обер-кельнера, вспомнила, что у нее в саквояже
лежит перстенек с изумрудом (тоже покойный муж
на указательном пальце носил), опять всплакнула и опять… отдала.
Сначала она нацарапала
на лоскутке бумажки страшными каракульками: «путыку шимпанзскова», а потом принялась будить спавшего
на полатях Терку, которого Петр Михайлыч, по выключке его из службы, взял к себе почти Христа ради, потому что инвалид ничего не делал,
лежал упорно или
на печи, или
на полатях и
воды даже не хотел подсобить принести кухарке, как та ни бранила его. В этот раз Палагее Евграфовне тоже немалого стоило труда растолкать Терку, а потом втолковать ему, в чем дело.
Одним утром, не зная, что с собой делать, он
лежал в своем нумере, опершись грудью
на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством глядел
на улицу,
на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома, в ситцевой рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за
водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади, в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
Он
лежит в красивой местности,
на отрогах Таунуса, и известен у нас в России своими
водами, будто бы полезными для людей с слабой грудью.
На окне стояла глиняная кружка с
водой, и рядом
лежал толстый сукрой черного хлеба.
И все тяжести, несмотря
на их обилие,
лежали непрочно, качались и пошатывали меня, как
вода не крепко стоящий сосуд.
В песке много кусочков слюды, она тускло блестела в лунном свете, и это напомнило мне, как однажды я,
лежа на плотах
на Оке, смотрел в
воду, — вдруг, почти к самому лицу моему всплыл подлещик, повернулся боком и стал похож
на человечью щеку, потом взглянул
на меня круглым птичьим глазом, нырнул и пошел в глубину, колеблясь, как падающий лист клена.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но, посмотрев картинки, складывали
на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже
лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол в спальне, под эти книги подтекала грязная
вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую
лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений.
На моей обязанности
лежало наливать
воду в бак клозета, а спал я в кухне, против его двери и у дверей
на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной печи, в ноги дуло с крыльца; ложась спать, я собирал все половики и складывал их
на ноги себе.
Рядом с полкой — большое окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в окно, кажется, что дом, кухня, я — все висит
на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд, в мертвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в
воду. Долго я
лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку
на бок, ожидая страшного конца жизни.
Ротмистр Порохонцев ухватился за эти слова и требовал у врача заключения; не следует ли поступок Ахиллы приписать началу его болезненного состояния? Лекарь взялся это подтвердить. Ахилла
лежал в беспамятстве пятый день при тех же туманных, но приятных представлениях и в том же беспрестанном ощущении сладостного зноя. Пред ним
на утлом стульчике сидел отец Захария и держал
на голове больного полотенце, смоченное холодною
водой. Ввечеру сюда пришли несколько знакомых и лекарь.
И было как-то даже грустно смотреть, как этот морской великан
лежит теперь
на воде, без собственного движения, точно мертвый, а какой-то маленький пароходишко хлопочет около него, как живой муравей около мертвого жука.
Потом приснилось ей озеро и жаркий летний вечер, под тяжко надвигающимися грозовыми тучами, — и она
лежит на берегу, нагая, с золотым гладким венцом
на лбу. Пахло теплою застоявшею
водою и тиною, и изнывающею от зноя травою, — а по
воде, темной и зловеще спокойной, плыл белый лебедь, сильный, царственно-величавый. Он шумно бил по
воде крыльями и, громко шипя, приблизился, обнял ее, — стало темно и жутко…